Проблема соотношения научного и религиозного знания в раннем пифагореизме

Парадигматическим является анализ этой проблемы в работе Гарольда Небелсика Nebelsick H.P. Circles of God: Theology and science from the Greeks to Copernicus. – Edinburgh, 1985. – 284 p.), который показал, что пифагореизм не был первым учением, органично сочетавшим религию и науку. Более того, он был «религией» до того, как стал «наукой», но и после этого продолжал сохранять религиозный интерес к результатам, полученным с помощью науки (прежде всего, математики). В этой практике Пифагор следовал за вавилонянами, космология и математика которых была глубоко укоренена в их религию и практиковалась предназначенными для этого священнослужителями.

Широко распространенная практика наблюдения неба, которое, как считалось, контролирует человеческие судьбы, было развито вавилонянами в целую науку, в которой стало обыденностью установление времени и места восхода и захода звезд, периодов обращения планет, предсказания солнечных и лунных затмений. В результате этой сизигии астрологии и астрономии уже в 1700 г. до нашей эры в царствовании Хаммурапи возник чрезвычайно точный календарь, основанный на вращении Луны и Солнца.

Подобное знание давало вавилонским жрецам огромную власть. Умение «предсказывать движение звезд» означало контроль как над небесами, так и над делами людей. Знание движения небесных тел давало возможность не только выстроить последовательность священных дней в году, но и позволяло определить наступление дождливых и сухих периодов, что имело важное значение для сельского хозяйства. Умение предсказывать периодичность появления планет значило тогда знание путей божественных небес и, как можно было подумать, умение направлять их. А умение предвидеть наступление лунных и, особенно, солнечных затмений, пишет Небелсик (Nebelsick H.P. Circles of God: Theology and science from the Greeks to Copernicus. – Edinburgh, 1985. – C. 10), значило находиться в связи с богами, уметь наводить ужас и мрак на небеса и, после горячих молитв и жертвоприношений, быть каналом, через который милость и прощение вновь возвращаются, когда после окончания затмения Солнце и Луна снова показываются на небосводе.

Первоначальный интерес пифагорейцев к небу и движениям звезд, как и вавилонян, был направлен на обнаружение божественного принципа, открывающегося в наблюдаемых феноменах. Реальным и важным было не то, что видимо; реальность неба и земли составляла невидимая сущность, проявлявшая себя в манифестациях природы. Для пифагорейцев такой божественной сущностью, которая одновременно была реальным и составляла содержание тайного знания пифагорейского культа, было число.

Аристотель, рассматривая учение пифагорейцев, также признавал, что среди начал всего существующего «числа от природы суть первое» (Мет., 985 в 23 и далее, - здесь и далее тексты Аристотеля цит. по: Аристотель. Соч.: В 4-х т. – М., 1976-1984. – Т. 1-4). Но только ХХ век, в котором были созданы компьютеры, отображающие все объекты, события и процессы реальности в числах, практически подтвердил пифагорейское положение: все есть число (см. Krokiewicz A. Zartrys filisofii greckiej. – W-wa, 2000. – C. 97 и далее). Мир уже тогда мог интерпретироваться как числовая последовательность, математический алгоритм, ноуменально описывающий то, что феноменально люди воспринимают органами чувств.

Поскольку для пифагорейцев оно было реальностью реальности, более реальным, чем она сама, число объединяло все существующее в мистическое единство. Оно объединяло небесные тела одно с другим и соединяло их с землей и ее элементами. Число было сутью медицины и музыки, первая лечит тело, а последняя – душу, оно было сущностью единства и различия. Культовый поиск тайн внутреннего различия и гармонии всей реальности  посредством числа необходимым образом объединял Бога, душу и природу в единое целое. Начала науки начали возникать, пишет Небелсик (Nebelsick H.P. Circles of God: Theology and science from the Greeks to Copernicus. – Edinburgh, 1985. – C. 11), когда природа стала рассматриваться как постоянный коррелят цифровой программы. Она возникла как случайность, второстепенный эффект поиска единств и различий, раскрываемых в скрытых числах и соотношениях, которыми связаны Бог, природа и самость человека. Знать природу и числа, стоящие за ее манифестациями, значит знать Бога. «Наука» была ради религии.

Пифагорейцы практиковали свой культ посредством наблюдения небес. Они пытались проникнуть за движение небесных тел и отношений между ними, поскольку они были явными проявлениями божества, которое проникало в человека. Раскрыть секреты звезд значило познать тайны собственного существования. Проследить движения небесных тел значило познать универсум, в котором пойманы все души и с которым они могут идентифицироваться настолько, насколько они его знают. Таким образом, исследовать небеса значило партиципировать культовой космологии. Созерцать значило быть абсорбированным в высшую реальность божественного, которая проявляется в небесных гармониях и раскрывается в  соответствующих числовых соотношениях и величинах. Научное наблюдение, таким образом, становилось религиозно-мистическим созерцанием, путь познания природы – линией богопознания. Изучать звезды поэтому для пифагорейцев значило погружаться в душу универсума и стремиться к сердцу Бога. Видеть мистические паттерны и слышать там отраженную музыку, напеваемую небесными телами: Луной, Солнцем и планетами, которые настроены соответственно интервалам между ними, – значило ощущать единство и быть в гармонии со всей реальностью.

А составить уравнения движения небесных тел посредством чисел значило декодировать само божество. Числами небесные таинства редуцировались в термины человеческого понимания и таким образом низводились на землю. Этим способом формулы, отражавшие отношения небесных тел, но, в первую очередь, охватывавшие содержание культовых таинств, оказывались одновременно отношениями универсальной реальности и могли пониматься вне культовых практик. Таким образом, доктрины веры, относившиеся к секретам универсума, благодаря науке постепенно становились достоянием всех, – но не с равной глубиной и полнотой.

Несмотря на то, что неофиты клялись строго сохранять тайны взаимоотношений самих чисел, а посвященным разрешалось  распространять эти познания с крайней осторожностью, отношения, выражавшие относительное положение небесных тел, начали пониматься как имеющие скорее астрономическое значение, чем культовое. Поскольку небесные окружности могли изображаться, отображаться количественно и вычисляться с определенной степенью точности, их отношения также можно было вычислить. А так как небеса не только вращались, но и повторяли свое вращение опять и опять в определенных интервалах времени, их сочетания могли быть рассчитаны математически. Так что когда пифагорейцы стали составлять числовые таблицы звезд, их религия превратилась в математику и все было готово для возникновения собственно астрономии (Nebelsick H.P. Circles of God: Theology and science from the Greeks to Copernicus. – Edinburgh, 1985. – C. 12).

Земля интерпретировалась как сферическое тело, плывущее в пространстве, а вокруг нее на правильных расстояниях плыли Луна, Солнце и пять планет. «Космос», слово, которое Платон, вероятно, придумал сам и который позднейшие пифагорейцы описывали как «царство регулярного движения», окружался сферой звезд. Как сообщает Платон, эти интервалы между орбитами небесных тел обозначались числами, взятыми из двух геометрических прогрессий: 2, 3, 4, 8 и 1, 3, 9, 27 соответственно. Луне атрибутировалось число 1; Солнцу – 2; Венере – 3; Меркурию – 4; Марсу – 8; Юпитеру – 9; Сатурну – 27. Эти серии чисел 1, 2, 3, 4, 8, 9, 27 казались достаточно разумным отражением расстояний различных тел от Земли и, одновременно, они соответствовали требованию, согласно которому числовые расстояния между небесными телами должны рефлектировать вид математической гармонии, которую репрезентируют эти пропорции. Тем самым числа предписывали структуру реальности.

Поскольку небесные движения отражали гармонию чисел, постольку интервалы между небесными телами продуцировали соответствующие звуки. Согласно сообщению Плиния Старшего (ок. 23–79 гг. н.э.), знавшему пифагорейскую космологию, звук, соответствующий расстоянию между Землей и Луной, был целым, между Землей, Луной и Меркурием – полутоном, Меркурием – Венерой – полутоном, Венерой – Солнцем – равен полутора тонам, Солнцем – Марсом – тону,  Марсом – Юпитером – полутону, Юпитером – Сатурном – полутону и, наконец, Сатурном – Зодиаком (сферой неподвижных звезд) – полутора тонам. И как числа, приписанные небесным телам, соответствовали известным прогрессиям, так и эти тона соответствовали пифагорейской шкале: С, D, Eb, E, G, A, Bb, B, D. Таким образом, числа и музыка, сами по себе божественные, транслировали божественность небес на землю, где души, вознесшиеся в культовом созерцании, убеждались, что они тоже сами погружались в божественное (Nebelsick H.P. Circles of God: Theology and science from the Greeks to Copernicus. – Edinburgh, 1985. – C. 13; см. также Krokiewicz A. Zartrys filisofii greckiej. – W-wa, 2000. – C. 97).

У Платона корреляция между числами и движениями божественных небес стала основанием рациональности. Платон, тексты которого столь многим обязаны пифагорейцам, что в том, что относится к математике и космологии, можно сказать, замечает Небелсик, что «не было бы Пифагора, не было бы Платона», мог бы засвидетельствовать, что «никогда не прекращающаяся и рациональная жизнь», изображаемая окружностями небесных движений, является созданием и оражением самой божественности. Таким образом, нет ничего удивительного в том, что Платон единодушен с Пифагором в утверждении полезности изучения звезд. Изучать небеса значило созерцать первоначала, которые знает только Бог и «тот среди людей, кого Он любит» (Платон. Собр. соч.: В 3 т. – М., 1970-1972. – Т. 1-3, т.3 (1), 53 в7–d). Целью этого занятия было не только достижение святости, но и мудрости. Почти религиозное восхищение, даже экстаз, перед математическими красотами Космоса рождал вдохновение, порождавшее новые открытия в числовых закономерностях. Таким образом, погузиться в это созерцание значило стать любителем мудрости, «философом», - этот термин Пифагор ввел в язык (Nebelsick H.P. Circles of God: Theology and science from the Greeks to Copernicus. – Edinburgh, 1985. – C. 14).

Для ранних пифагорейцев числа были, прежде всего, не знаками; скорее, вместо того чтобы быть средствами расчета отношений между вещами и реальностями, они сами были реальностью. Числа были формой тайных божественных первоначал, из которых была сделана реальность и которые ее внешние, чувственно воспринимаемые формы только отражали. Геометрические формы и математические формулы, следовательно, являлись манифестациями Бога и проявлялись в мире как матрицы, находящиеся за вещами, – и пропорциями между ними. Числа были бытием, треугольник был базовой фигурой, пространство было сериями фигур, сделанных из треугольных плоскостей. Пропорции небес и земных элементов репрезентировали различные геометрические конфигурации. Структуры универсума, даже принадлежащие земной сфере, являлись числами и/или завуалированными геометрическими формами, которые, впрочем, также были числами (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. – М., 1979, с. 338–339; 62, Krokiewicz A. Zartrys filisofii greckiej. – W-wa, 2000. – C. 98 и далее).

 В прямой оппозиции «материализму» Фалеса, Анаксимандру и Анаксагору, которые, игнорируя религию, могли размышлять о материальной субстанции природы, пифагорейский интерес к базовым элементам – земле, воде, огню, и воздуху – был, прежде всего, не в том, чтобы идентифицировать их как нередуцируемые далее сущности материального мира. Скорее, они являются телесными репрезентациями ессенциальных форм, из которых сконструирована вся реальность. Они были, можно сказать, «числами-субстанциями»: куб репрезентировал землю, икосаэдр – воду, октаэдр – воздух и тетраэдр – огонь (Nebelsick H.P. Circles of God: Theology and science from the Greeks to Copernicus. – Edinburgh, 1985. – C. 15). Творческий вектор идет не снизу, от Земли, вверх, а сверху, от Бога через числа вниз, к Земле и всему, что на ней.

Но какое место в этой структуре занимает сам человек? Какова цель человеческого существования на земле? Чтобы ответить на эти вопросы, следует обратиться к философской антропологии пифагорейцев и рассмотреть фигуру самого Пифагора, олицетворяющего в этой школе идеал человека.

Согласно традиции, Пифагор (6 в. до н.э.) был настоящим сверхчеловеком: знал свои предшествующие рождения, умел предвидеть будущее, находиться сразу в нескольких местах, обладал абсолютной памятью, сделал открытия почти во всех областях знания и искусства, какими только занимался: философии, религии, математике, музыке, геометрии, евгенике и т.д. Он изучил древнеегипетский язык и даже - гласит предание – понимал «речь» зверей и птиц. Поразительны также его успехи в спорте: еще юношей будущий мудрец становится олимпийским чемпионом по кулачному бою. По свидетельству древних, Пифагор внушал такое удивление, что уже приближенных к нему людей называли «вещателями божьего гласа», а он сам казался «Аполлоном, пришедшим от гипербореев». Он получил посвящение «во все таинства, как эллинские, так и варварские», 22 года учился у египетских жрецов, 12 лет (с 525 г. до н.э.) у вавилонских магов и, вероятно, еще индийских мудрецов  посещая местные святилища и храмы, где и «узнал о богах самое сокровенное» (Пифагор. Золотой канон. Фигуры эзотерики. – М., 2001, с. 114–121; Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. – М., 1979, с. 332-334).

В Кротоне Пифагор основал первую мистико-философскую организацию, «Пифагорейский союз». Прием членов Союза Пифагор проводил тщательно, лично изучая склонности и дарования кандидатов. Пользуясь секретами физиогномики, он всматривался им в лица, надеясь узнать способности духа и глубинные основания характера; заставляя прохаживаться перед собой, старался угадать по походке и невольно принимаемым позам привычки и «наклонности души». Если человеческий материал казался подходящим, кандидатов допускали к дальнейшим тестам, которые продолжались уже не менее двух, а иногда и все пять лет. Все это время неофит подвергался суровым испытаниям, которые включали в себя различные воздержания, «практику в добродетелях», особенно «добродетели дружбы», и даже пытку «огнем и железом» – чтобы узнать способность кандидатов переносить боль для участия в инициирующих мистериях Союза. Им также предписывалось сохранять все эти годы абсолютное молчание, – разрешалось слушать беседы и лекции, но нельзя было ни задавать вопросы о непонятном, ни комментировать услышанное, - доктрины братства неофитам следовало запоминать наизусть. Целью этого запрета было «научиться размышлять, разучиться болтать», ведь «Что самое сильное? Мысль». Ученики не могли, кроме того, лицезреть самого Пифагора или входить в его жилище. Этот низший класс послушников назывался «акусматиками» («слушающими») и «экзотериками» («внешними»), – в отличие от полноправных членов братства, которые именовались «эзотериками» («внутренними») и «математиками» («знающими»). Как для первых, так и для последних авторитет Пифагора считался непререкаемым.

Психотехника пифагорейцев включала в себя приемы развития умственных способностей: памяти, интуиции, наблюдательности, способности к рефлексии и анализу. Ее основу составляет ежевечерний, после возвращения домой,  и ежеутренний экзамен сознания, при котором человек – обычно, еще лежа в постели, – в уме как бы «просматривает» прошедший день, стараясь вспомнить все детали происшедшего за этот день, задавая самому себе следующие вопросы: «Что я сегодня сделал? чего не сделал из должного? какие поступки заслуживают осуждения и требуют раскаяния? каким следует радоваться?» (Пифагор. Золотой канон. Фигуры эзотерики. – М., 2001, с. 330). Естественно, эту процедуру можно распространить и на предшествующие дни, недели и годы. Можно предположить, что благодаря многолетним упражнениям в таком "припоминании", человек может развить в себе абсолютную память, мгновенно восстанавливая в уме события любого предшествующего отрезка своей жизни.

В Пифагорейском союзе существовали также точные и краткие правила, организующие и направляющие не только сознание, но и всю жизнь человека к сверхцели – блаженному существованию «в теле» и достижению сверхчеловеческого состояния после смерти, так называемому «восстановлению богоподобия». Все предписания делились на две части: служащие подготовке («очищению») тела и предназначенные для совершенствования ума, расположения его к восприятию высших истин и прямой связи с божественным миром, ведь «прежде следует стать человеком, а затем уже Богом». Перед началом применения собственно «очищающих» правил пифагорейцы рекомендовали почтить «бессмертных богов» молитвой, распространяя это положение на все случаи жизни, т. е. перед началом любого дела следовало словами или хотя бы мысленно обратиться за помощью и благословением божества. От них это правило перешло в пословицы и поговорки практически всех европейских народов (ср. «без Бога – ни до порога»).

Кроме почитания богов следовало оказывать подобающее уважение «родителям и родственникам, тем, кто поближе», так как, по мнению пифагорейцев, родители являются для нас как бы аналогами высших божеств, а демоны, или низшие божества, – подобны «почтенным родственникам» (Философско-литературные штудии. – Минск, 1991. – Вып. 1, с. 223–236). Интересно, что эти два правила почти буквально повторяют заповеди Библии: почитание Бога и родителей.

Основные принципы очищения тела традиционно сконденсированы в правила, предписывающие воздерживаться от чревоугодия, распутства, гнева и чрезмерного сна. Пифагореец Клиний, впадая в гнев, играл на лире: «Я укрощаю себя», – говорил он в таких случаях. Провозглашается необходимость умеренности во всем: пище, напитках, занятиях гимнастикой, расточительности и даже бережливости. Так, запрещалось употреблять в пищу мясо, бобы, матку; сам Пифагор довольствовался медом с хлебом, овощами и рыбой. О сексе этот мудрец говорил так: «Похоти уступай зимой, не уступай летом; менее опасна она весной и осенью, опасна же во всякое время и для здоровья нехороша».

Ни в коем случае нельзя было давать склонить себя к «злу», а «в слове и деле» нужно руководствоваться, по Пифагору, принципом справедливости.

От пифагорейцев сохранилось (еще больше безвозвратно затерялось – или было намеренно сокрыто – в веках) и значительное количество максим поведения – иногда самоочевидных, иногда загадочных – на все случаи жизни. Так, предписывалось «во всех поступках помещать Бога перед глазами», «сердца не есть», «постель держать свернутой», «колец не носить», «руку без разбору не подавать», «нож держать острием от себя», «не вкушать того, что упало со стола» и т.д. Кроме прямого эти правила имели еще особый, тайный смысл, а также служили для опознания пифагорейцами друг друга. Например, «сердца не есть» значило «не подтачивать душу заботами и страстями». Человеку необходимо развивать в себе чувство дистанцирования от всех земных благ: разумно пользоваться богатством, а в случае его потери – стойко переносить бедность (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. – М., 1979, с. 336-337).

Как очищение души способствует созданию «светоносного тела», так постепенное отрешение от всего земного, в свою очередь, приучает человека к невещественному и логично ведет к «окрылению души», наступлению экстатических состояний прямой связи с высшими, «божественными» мирами, из которых к людям приходят озарения и глубокие интуиции.

«Золотые стихи Пифагора» так в поэтических выражениях описывают конечный результат психотехнических практик союза:

                                                           …Коль же весь труд одолеешь,

сонм весь бессмертных богов, да и смертных людей ты познаешь, что разделяет их, что и объемлет единою связью.

Правильно также природу познаешь во всем одинакую...

ибо божественность смертным доступна,

если святая природа им все и всегда указует

(Философско-литературные штудии. – Минск, 1991. – Вып. 1, с. 225).

Наконец, достигший совершенства в этой жизни член Пифагорейского союза после своей телесной смерти обретает бессмертие и становится "солнечной пылью" или даже демоном, сверхчеловеческим существом, переходя, таким образом, на следующий, более высокий уровень существования:

 …Тело ж свое как покинешь, – в эфир воспаришь ты свободный
            и будешь бессмертен как бог, уж смерти и тлению чуждый.

(Философско-литературные штудии. – Минск, 1991. – Вып. 1, с. 225).

http://subscribe.ru/archive/philosophy.sciesot/200605/12135159.html