Захар Прилепин — об идеологии Донбасса
17.12.2015
Российский журналист Андрей Бабицкий поговорил с известным писателем Захаром Прилепиным.
— Ты ведь к нацболам все еще имеешь какое-то отношение?
— Да. Я член политсовета партии «Другая Россия».
— Скажи мне такую вещь — раньше, насколько я понимаю, Прибалтика была на острие борьбы. Сейчас она выпала из ваших приоритетов?
— Ой, нет! Тут все сложнее. Проведение акций «прямого действия» за пределами территории России моментально приводят к потерям гораздо большим, чем даже во время боевых действий. То есть по итогам одной акции можно не досчитаться 5–7 человек, которых посадят на 100 лет или просто закопают где-нибудь. Когда вся эта история начиналась, мы проводили акции в Прибалтике, Украине, Казахстане и партия готова была заниматься этим и дальше, но стало понятно, что участники — это чистой воды «смертники». Человек «уезжает» на 15 лет, а в Казахстане легко могли зарыть и не разрыть уже никогда.
— Но балтийские страны остаются в зоне внимания?
— Да, конечно! Там гениальный Владимир «Абель» (Володя Линдерман). Он, сменив стратегию, взял, на мой взгляд, два вполне разумных направления. Одно — это традиция как таковая и противостояние гендерному псевдоравенству, проще говоря, неприятие гомосексуальных браков, всех вещей, связанных с давлением на церковь. И вторая тема — это продвижение НАТО в Прибалтику. Но это всегда акции, выведенные за пределы возможности трактовать их как террористические.
По сути дела, Линдерман — это один из ведущих европейских политиков, который отстаивает разумное гендерное равновесие. И больше этим никто не занимается — все боятся. И в этом смысле он — абсолютно безбашенный. Мы с ним шлялись по рижским кафе, его узнают везде-либо смотрят косо, либо жмут ему руки и обнимают. Для любого человека, который живет в нормальной семье, тема традиции понятна. Поэтому он взял такой очевидный козырь, и когда вопрос лет через 5–10 станет ходовым в Европе, Линдерман, как это уже не раз случалось в НБП, окажется в авангарде.
Его, конечно, забудут, как забывали и нас, когда мы проводили акции «Крым — это Россия», «Рубль — да, доллар — нет». Это были 93-й, 95-й, 99-й годы — и все нас считали идиотами. А потом, спустя 10-15-20 лет выясняется, что все это глобальные общественные тренды. Мы тогда пропагандировали, а «нашисты», «молодогвардейцы» кремлевские нас давили. Сегодня они ходят с нашими лозунгами. Вот то же самое будет с «Абелем». Европа воспользуется наработанными идеями и опытом их реализации, а об «Абеле» никогда не вспомнит.
— А есть ли здесь, на Донбассе, какие-то смыслы, которые меняют саму Россию, расставляют как-то иначе акценты в слове «русский»?
— С одной стороны, эти смыслы лежат на поверхности — возвращение чувства самоуважения, актуализация того наднационального психотипа, который не связан с твоей личной удачей, личным успехом. В моем представлении, русский человек превращается в русского человека, когда он выходит за пределы своего локального существования и становится больше, чем он сам. Когда его волнует не он сам как таковой, а как в том анекдоте: «Меня Гондурас беспокоит». «А ты его не чеши». Русского человека — чеши-не чеши — всегда беспокоит Гондурас, а если это само пространство его идентичности, тогда, тем более. Это может быть не та национальная идея, которую пытаются выдумать для России, поскольку русская идея — она принципиально наднациональна, сверхнациональна, она — предложение традиции и социальной справедливости всему миру.
Все люди хотят жить внутри традиции, религии, культуры, в своей «цветущей сложности» и в мире, где есть социальная справедливость. И эти самые главные вещи мир, двигаясь по пути прогресса, потерял, шел-шел и потерял. Он имеет все, а именно этих вещей не имеет. А Россия к этим смыслам направлена.
А другой момент — для меня лично крайне важный — он в том, что сформировался круг людей, которые не были сфокусированы обстоятельствами еще 2–3 года назад, когда была Болотная площадь. Их еще не было как данности. Условно говоря, в Ростове вышел Марш мира — каких-нибудь 50 человек, а навстречу им — 12 человек ополченцев из Донбасса на костылях, с перевязанными руками. Это была встреча прогрессивной и антипрогрессивной России. И эти 12 ополченцев разогнали митинг, численность которого была втрое больше. Они даже не разогнали, а просто пришли глянуть — они лечились в Ростове после ранений — пришли и стоят смотрит. А митинг: «Да здра!…, А-а-а, Э-э-э…». И разошлись.
То есть в стране сложилась такая ситуация, что выходит в следующий раз какой-нибудь Марш мира или собирается Болотная и туда же приходит в три раза меньше ополченцев. Они стоят и глядят своими глазами. Такие же образованные и неглупые… Это все мифология, что ополченцы — это сплошной быдляк. Мы через НБП пропустили полторы тысячи человек. Мы статистику не вели, но я точно уверен, что 700 из них — это люди с высшим образованием. Все мои друзья — это прекрасно образованные идеалисты.
Мой друг Женька Павленко, который погиб, преподавал французский для французов в Санкт-Петербурге. Абсолютный интеллигент, питерский человек. Все наши погибшие и раненые — сплошь интеллигенция, там не было ни рабочего, ни крестьянина.
И вот сейчас происходит встреча двух интеллигенций, России и России.
— Ты мне задавал вопрос, я тебе его переадресую. Еще до Украины либеральная оппозиция и охранительный лагерь ощущали себя чем-то единым, нормально общались. По умолчанию за всеми признавалось право иметь собственные взгляды. Почему Украина всех рассорила до такой степени, что разговор оказался невозможен, почему нельзя объяснить той стороне, что здесь, в Донбассе, погибают женщины, дети и что на это в первую очередь следует обращать внимание?
— Ты мне ответа не дал и я тебе его тоже не дам. Не скажу, что это не главная моя душевная проблема, но одна из главных, потому что ничто меня в жизни так не ломало, когда я понял, что гуманизм, наследие великой классической литературы просто не работают, если речь заходит об этих вопросах. Личным общением, личными договоренностями и ощущением, как оказалось, ложным разрешить проблемы, связанные с гражданской войной, нельзя.
Я понял, что речь идет о разных символах веры. Мой — связан с ощущением родни, для меня люди, которые находятся в контексте русской культуры и русского языка, — априори родня. А для них… Пусть они сами скажут, что для них является священным и определяющим. Образ жизни, модель поведения, взаимоотношения между людьми. Общественное устройство является их символом веры и, более того, когда их символ веры вступает в противоречие с тем, что те, кого они поддерживают, действуют не совсем гуманно или антигуманно и жестоко, они как-то перестают на это реагировать.
У меня это ломка началась, когда был Майдан, и там находились мои приятели. Вот Айдар Муджабаев, зам. главного «МК», из крымских татар. Начинаются события и он, обращаясь к Януковичу, говорит: «Никогда нельзя стрелять в собственный народ!» Я пишу блог, в котором говорю: «У меня вот ощущение, что если завтра начнут бомбить Донецк, то вы найдете этому какое-то оправдание». Витя Шендерович пишет в ответ: «Захар! Никогда ни одна демократическая страна, как Украина, не будет никого бомбить. Они, скрипя зубами, будут со всеми договариваться. Это только Россия может всех бомбить».
Проходит 2–3 месяца, начинают бить всеми запрещенными видами оружия по Донбассу, и я говорю: «Витя, Айдар!..». У меня с Шендеровичем тоже были нормальные отношения: я у них был на радиопрограмме, мы с ним встречались раз, я не знаю, 10, мы с ним общались хорошо, он — вменяемый, быстро думающий человек. С Айдаром мы просто бухали. Я говорю: «Айдар! Ну как же так?!
Почему нельзя стрелять в собственный народ, а потом раз — и можно? Я понимаю, что тебе здесь люди нравятся, а там — нет, но как же это все в голове так сложилось. А Витя! Ты же говорил, что будете договариваться, а хреначите по всему подряд!» И они как-то не отвечают.
Отличие мое от них заключается в том, что я готов ответить на любой их вопрос. Когда меня спрашивают о каком-нибудь косяке, я готов говорить, признать вину, объяснить, как это было. А они просто уходят и со мной не разговаривают. Просто «сливают» тему. Значит, символ веры другой — не в том, что нельзя стрелять и надо договариваться.
Я впервые скажу для этого интервью, не знаю, зачем. Первый раз у меня прозвенел звоночек, когда я решил познакомить Навального и Лимонова. Будучи уверен, что мы договоримся, поскольку все за одно выступаем, я привел Навального к Лимонову. Мы там что-то обсуждали, не во всем сходились, но в целом были в одной системе понятий. Они оба были трезвые, а я выпивал — принес с собою бутылку коньяка. Я решил разговор немного подстегнуть и вдруг сказал: «Слушайте, а если вдруг на Восточной Украине будет гражданская война (я, кстати, за год, за два предсказал всю эту историю), Леша, мы предпримем действия, чтобы помочь той части украинского народа, который не считает себя украинцами, а считает русскими?»
Лимонов ответил: «Я — политик и не могу на такие темы говорить, квартира прослушивается». Но покивал головой — типа, мы за русских. А Леша сказал: «Мы не должны этим заниматься». Я смотрю на него: Леша — русский националист, мы с Лехой всегда друг друга понимали, ну как так!
Еще раз повторяю: «Ну смотри, Леш: Украина, гражданская война, люди за Россию, самоопределение — это их демократическое право». И Леша вдруг упирается. То есть для него эти вещи уже тогда были понятны. То есть о чем-то, когда мы договаривались на берегу, они нам не сообщили. Они молчали, когда мы сели в эту лодку и поплыли. Они думали, что как бы сейчас доплывем, их используем, а потом утопим. И слава Богу, что мы с ними не поплыли. Утопили бы, кстати, мы их, а не они нас.
Это был первый момент, когда я понял, что они меня обманывают. Мы тогда с Лешей расстались и больше не виделись никогда. 2 года прошло с тех пор. Он все знал еще тогда, у него не было родни здесь. У меня была, а у него нет. Они стрелять готовы были только за свой Майдан.
— Чем все это кончится?
— Ты знаешь, сложилась ситуация в русской медиа и блогосфере, когда мечты, за исполнением которых принято обращаться к Дедушке Морозу и Санта Клаусу, выдаются за прогнозы. Я два года уже это наблюдаю. Я почему-то сглупил и не стал собирать все эти предсказания. Я просто не копил всех этих глупостей, безумства и полной невменяемости, которые продуцировали мои оппоненты. Я точно знаю все свои косяки. За два года в блогосфере я допустил 2 ошибки. Я их и не скрываю. Они совершили сотни.
Они заявляли, что будут Евросоюз и НАТО американские войска войдут в Крым, потом полный распад России, потом восстание на Кавказе. И каждую неделю они выдавали такие новости. Я понял, что это не аналитика, а в чистом виде письма Санта-Клаусу: «Дедушка Санта-Клаус, сделай так, чтобы все распалось, разрушилось, бомба упала на Крым, Путин умер». Такая новость тоже была. Или — Моторола в Венессуэлле, Моторола убит, Моторолу расчленили. 200 тысяч новостей — настоящий парад фейков. У них даже совесть не болит. Самые вроде приличные люди России занимаются тем, что врут с утра до вечера и никогда этого не стесняются.
А то, что я говорил, сбывается. «Не будет вам НАТО, не будет Евросоюза, американцы не придут в Крым, вы все потеряете». Я никогда не писал, что Украина откатится до Киева, потому что знал, что ситуация очень сложная. Но сегодня я совершенно спокойно говорю, что Украина в ее нынешнем виде обречена. Донбасс — это не финал этой истории. При минимальном ослаблении американского надзора за ситуацией, Украину распилят мгновенно. Если Барак Обама или следующий президент уходят в отпуск на 3 недели, начинается распил с поляками там, венграми.
Погибло 480 поляков, воевавших за Украину в качестве наемников. По этому показателю поляки занимают первое место. Если украинцы всерьез думают, что поляки воюют за них, то они большие идиоты. При первой возможности польские «партнеры» раздербанят Украину ради самих себя. Просто для них сейчас выгодно воевать с Россией. Малейший «расколбас», и никакой Украины нет.
Конечно, есть украинский этнос, украинская культура. Они сложились, я этого не отрицаю. Понятно, что изначально это был диалект, но этнос складывается из ощущения, что мы отдельный народ. Но они не суверенны, они не обладают той силой, которая может сделать их полноценным народом. Конечно, их разнесут. Они слишком много косячат, слишком много дуркуют, они ведут себя, как заигравшиеся дети. Они не могут договариваться, их интеллектуальная прослойка недоговороспособна. Мы можем признать свою вину, в чем-то отступить, они же упертые. Но Бог есть, Он такие вещи не терпит. Нельзя быть настолько невменяемыми.
— Ну, а что с Донбассом? Новороссия или Приднестровье — здесь какие перспективы?
— Приднестровье было все же не идеологическим проектом. Там были добровольцы, но они не знали, что строить, поскольку не было еще нынешнего капитализма, не было никакой модели общественного устройства. В результате сама Россия построила уголок России рядом с Молдавией, который выглядит лучше, чем Молдавия. Бедный, но абсолютно чистый и лишенный какой бы то ни было идеологии.
У Донбасса куда более широкие перспективы, потому что местные руководителя могут исповедовать какие угодно взгляды — быть монархистами, анархистами, коммунистами, либералами — не имеет значения. Сама обстановка заставляет их, заботясь об обеспечении суверенитета, строить определенный тип государства. Они ограничивают допуск олигархических кланов к рычагам управления, национализируют торговые сети, заправки, что-то еще. В ручном режиме управляют всей этой гигантской махиной.
Когда в Москву привезли новую идеологическую доктрину ДНР, которая состояла из 4 букв — СССР (что означает свобода, справедливость, совесть, равенство) — там посмотрели, зависли и сказали: «Ну ладно — стройте. Может, что-то получится». Они «за», потому что думают так: «Ну чуваки где-то покочевряжатся, где-то покривляются, а где-то что-то построят». И еще в Москве «за», потому что понимают, что в России не все получается. Пусть на отдельно взятой территории Донбасса попробует себя реализовать новая модель. Это очень важно, что Москва на самом деле не противится. Ну то есть в некоторых случаях противится, но вот это представление, что все решает Москва — оно в корне неверное.
— Мне кажется, что у Москвы вообще нет стратегии строительства государственной системы здесь, она действует ситуационно.
— Никакой стратегии! Им приносят, они говорят: «Ну стройте». И поэтому Донбасс — не Приднестровье. Приднестровье — это отдельный русский островок, Абхазия с Осетией — это национальная идентичность, а здесь потенциал строительства нового социального мира на новых условиях. 20 лет либерализма не прошли даром. Нынешние люди — не советские, не антисоветские, ни капиталистические, ни антибуржуазные, они — какие угодно, эклектичные. Они могут строить все, что угодно.
У ДНР есть русские деньги, возможность торговать с Украиной, уже 12 международных договоров. Все думают, что ДНР ни с кем не торгует, а она торгует с Францией, Италией. Через Южную Осетию торгует со всеми. Она уже вписана в международный контекст. Все думают — это отбросы мира, а на самом деле все европейские послы уже переездили сюда. Просто этого никто еще не заметил.
http://rusvesna.su/