Александр Сокуров: "Я из своей жизни сотворил полёт " . Сайт ОБРЕТЕНИЕ

Александр Сокуров: "Я из своей жизни сотворил полёт "

Юлия КАНТОР, Лондон - Санкт-Петербург

Сокуров не дает интервью. Не из капризности, которая ему не свойственна, не из принципа, даже не из-за хронического отсутствия времени. Просто считает излишним разжевывать то, что сказано фильмами. При его абсолютной закрытости экран, стоящий между зрителем и режиссером, это еще и защитный экран. Таких, как Александр Сокуров, называют людьми без кожи. Это был трудный разговор. Искренний, но лишь с той долей откровенности, какая достаточна для доверительного диалога и необходима для соблюдения дистанции.

Попыталась сформулировать для себя главное ощущение от беседы - и в памяти всплыло название документального фильма Сокурова: "Пример интонации". Безупречный пример.

- На Лондонском кинофестивале премьера "Русского ковчега" прошла c аншлагом. По окончании зрители закидали вас вопросами. Что их интересовало больше всего?

- Залы были полными на всех показах, причем меня удивила цена на билеты: до 120 фунтов (около 180 долларов. - Ю.К.). Вопросов много, практически не задавали стандартных. А запомнились сама атмосфера и тишина в зале. Это была тишина взаимопонимания. Кстати, в Лондоне безупречно подготовили кинопроекцию, был отличный звук. В Канне все совсем по-другому происходило.

К сожалению, с "Русским ковчегом" не все так спокойно. Мне только что пришлось обратиться к руководству Европейской киноакадемии с просьбой снять его с номинации на Европейский киноприз, потому что наши немецкие продюсеры и немецкий оператор устроили вокруг этого фильма "политические игры", полагая, что "Русский ковчег" - победа немецкого кино. Они же сделали все, чтобы расчленить этот фильм на номинации - дабы именно немецкие участники производства хотя бы что-то получили. Моя позиция определенна: "Русский ковчег", имея статус "русского национального фильма", в международном пространстве должен рассматриваться только как фильм в целом, без выделения заслуг кого-либо из авторов или профессионалов по специальности. Это огромное достижение в кино и результат усилий большого числа людей, в первую очередь моих соотечественников. С горестью вынужден сказать, что наши немецкие коллеги во время производства и после проявили себя не с лучшей стороны. Это впервые в моей международной практике...

Я только что вернулся из Бразилии - на кинофестивале в Сан-Пауло великолепно принимали и "Русский ковчег", и другие мои фильмы.

- Фильмов Пазолини и более сорока моих. Я был поражен тем, как люди разных рас, разных культур воспринимают мое кино. Причем если в Лондоне пришли в основном люди среднего возраста, то в Сан-Пауло - молодежь. Понимание наших "трудных" фильмов почти идеальное. Вот бы так в России! Но...

- В Бразилии издали книгу о вас и ваших фильмах?

- Да... Оказывается, наши фильмы там популярны. И это прекрасно. Сейчас американская киноагрессия убивает чувствующего и думающего зрителя. Россия в этом смысле побеждена, Европа обороняется из последних сил, а, например, Бразилия - сопротивляется.

- С болью в сердце говорю - да. Все это произошло с помощью нашего телевидения, особенно центральных российских каналов. Они охотно, радостно эту агрессию поддерживают. Московские телевизионные боссы зарабатывают на американском и прочем визуальном товаре личные состояния. Учтем, что государство в России всегда носило репрессивный характер. Суммируем к тому жестокосердие граждан - зрителей нашего телевидения и современного кино. Получаем кошмарную перспективу. Ад.

В идеале кино - это гуманитарное явление, и игра с этой гуманитарностью, ее забвение чреваты непоправимыми последствиями для граждан России.

- Именно гуманитарное. Ранее невозможно было представить себе, во что можно превратить кино... Сегодня режиссером может стать каждый человек, надо лишь посмотреть с десяток чужих фильмов в синематеке. Кино "проверяется", испытывается только литературой, живописью, классической музыкальной формой. Потому что ничто, что сделано камерой, не сравнимо с Рембрандтом или Эль Греко, с Серовым или Тропининым, с Достоевским или Манном. Всё - от них. Я всегда опасался сюжетов, не проверенных литературой.

- В "Тельце" есть метафора мироощущения советского человека: он живет с гвоздем в голове, а когда этот гвоздь вынимают, он умирает. Не кажется ли вам, что агрессия так называемой массовой культуры, о которой вы говорите, - еще один гвоздь в том же затылке, в тех же мозгах?

- Революция породила двуличность. Иногда мы называем ее по привычке подтекстом. А в большинстве случаев это просто приспособленчество, раздвоение личности. О "гвозде"... Этот "гвоздь" торчит из голов миллионов наших соотечественников, и в первую очередь - из голов интеллигенции. Он дает эффект удовольствия, так как снимает ответственность. Этим "гвоздем" воздействуют годами и воспитывают через киноэкран, совершенно не считаясь с изначальной гуманитарной направленностью кино. Агрессивное кино страшнее любого оружия, поскольку давление визуальной агрессии приводит к внутреннему распаду, сразу не видимому.

- О схожих вещах размышлял Сахаров (кстати, в Горьком, где вы примерно в то же время учились на истфаке). Он переживал, что изобрел водородную бомбу, у которой не может быть мирного применения.

- Вы знаете, кино опаснее. Последствия ядерного взрыва можно преодолеть, а последствия внутреннего распада, разрушения под влиянием агрессивного визуального товара русского кино и телевидения - нет. Некому будет жизнь на развалинах восстанавливать. Личность, гуманитарное в личности разрушается телевидением и кино необратимо. Кино технологично - и тем губительно, опасно.

- Это дело техники, а не искусства, это ремесло.

- ...я имею в виду "магический кристалл" творчества...

- Так вот им и надо пользоваться крайне, крайне осторожно, без агрессии, отупляющей, развращающей...

- Получается, что демократия столь же губительна для искусства, как и тоталитарная система?

- Тоталитаризму искусство нужно, хотя бы как инструмент воздействия. А демократия к искусству равнодушна. У демократии все дети равны... И искусство от равнодушия и усредненности гибнет.

- Когда вас принимали во Всемирный клуб петербуржцев, на лондонской премьере "Русского ковчега" вы говорили по-русски. Почему? Вы же прекрасно знаете английский.

- Не могу сказать, что я хорошо знаю английский. И в тот момент говорил по-русски, потому что я русский. Это событие, имеющее непосредственное отношение к России, к нашему городу. В таких случаях необходимо говорить на родном языке. Язык ведь больше, чем просто слова, правда?

- Вступление во Всемирный клуб петербуржцев вы назвали одним из самых важных событий в своей жизни. Гипербола, дань ситуации?

- Вовсе нет. Этот клуб связан с Эрмитажем. А Эрмитаж - это единственное место в России, где я на самом деле чувствую себя гражданином России. Здесь вся наша история и весь мир... Без Эрмитажа я, наверное, и в Петербурге бы не прижился.

- Кроме "Русского ковчега", место действия и герой которого - Эрмитаж, вы сделали документальный фильм, связанный с этим музеем: "Робер. Счастливая жизнь". Почему нет продолжения?

- Наш продюсер Андрей Дерябин (который был также и продюсером "Русского ковчега") планировал целую серию документальных фильмов, посвященных художникам и шедеврам Эрмитажа. Это великолепный замысел, в реализации которого должны были принять участие очень хорошие петербургские режиссеры, но финансовые проблемы приостановили завершение этого проекта.

- Вы родились в деревне Подорвиха Иркутской области...

- А построили ГЭС, и Подорвиху затопило. Мне рассказывали, что, когда плывешь на лодке по тому месту, где была деревня, под водой видны дома.

- Учиться в школе вы начали в Польше, закончили в Туркмении. Почему такая география?

- Папа был военным, ветеран войны, мы всю жизнь кочевали. Мама работала секретарем-машинисткой... Она нежный человек, знает оперную музыку лучше, чем я, даже сейчас. У меня чудесная сестренка Надя, она старше меня на четыре года. У нас обычная, очень хорошая семья.

- В Ставрополье. Отец закончил служить в Советской армии в Туркмении, он и мама успели уехать оттуда в момент массового исхода русских, когда начался распад Союза. Денег у нас хватило только на их обустройство в Ставропольском крае. Там и осели, прижились. Видимся нечасто. Неспокойно, конечно, - там Чечня рядом.

- Вы сняли "Мать и сын", теперь заканчиваете "Отец и сын", дальше планируете финальную часть этой семейной трилогии. Есть ли там что-то автобиографическое, я имею в виду не сюжеты, а фабулу?

- Нет, эти замыслы и фильмы не автобиографичны. Это выдумки, фантазии, сказки. Но отношения близких людей, которые нужны друг другу больше,чем жизнь, для меня все время очень важны. Каждый раз, когда начинаю делать новый фильм, я чувствую, что теперь буду пытаться сказать то, что не получилось в предыдущем.

- Вас мучит недосказанность, невысказанность?

- Всегда есть дистанция между задуманным и реализованным. И это иллюзия, что можно ее когда-нибудь преодолеть. Потому и невозможно остановиться... Идешь вглубь, насколько позволяет запас жизненного опыта и чувственная интуиция твоего рода, происхождения.

- Не только. В наш дом не приходила Ахматова, у нас не бывал Шостакович. Такие события формируют человека, они дают импульс, помогают составить представление о масштабах личности человека.

- Если человек готов к тому, чтобы посчитать это событием.

- Но вы, родившийся в деревне, вы же фактом своего существования и работой опровергаете собственные слова!

- Я из своей жизни сотворил полет. Жесткий. Стремительный. И пролетали месяцы и годы. Потому, наверно, и личная жизнь сложилась так... Я ничего вокруг не видел, я занимался только постижением профессии, изучением искусства. Я считал, что так нужно, что я должен. Мои ровесники слушали "Битлз", а я, поступив на истфак Горьковского университета, постигал Моцарта, Бриттена и Рахманинова... Ходил в филармонию и был пронзен, потрясен этим открытием - классической музыкой. У меня в Горьком великолепный учитель - режиссер Юрий Борисович Беспалов. Я создан по образу и подобию добрых людей, помогавших мне и любивших меня. И если что не так - это я виноват. Когда учился на истфаке, работал на телевидении. Потом - киноинститут в Москве. Я не могу объяснить, почему время прошло так быстро.

- Первый же фильм "Одинокий голос человека" вызвал столь сильное неудовольствие "киноведов в штатском", что вам пришлось уйти из ВГИКа. Не помогло даже то, что вы получали стипендию имени Эйзенштейна?

- Да, после четвертого курса я вынужден был сдать экзамены экстерном. Как дипломную работу предъявил документальный фильм, который снял еще до ВГИКа, на горьковском телевидении. Но дальше надо было распределяться. Мне предложили либо Кзанскую студию документальных фильмов, либо Дльневосточную. Я понял, что самое тяжелое у меня впереди...

- Я знаю, что вы пришли на "Ленфильм" благодаря Тарковскому. А как вы познакомились?

- Он посмотрел "Одинокий голос человека". Андрей Арсеньевич тогда отозвался об этом фильме так, что мне стало неловко: мне кажется, что молодого человека нельзя так поощрять. Я-то знал, как далек наш фильм от того, что я хотел бы сделать. Я почувствовал, что он хочет меня поддержать. Подбодрить. Я любил этого человека, не режиссера - человека. Тарковский рекомендовал меня на "Ленфильм".

- А придя на "Ленфильм", вы общались с Тарковским?

- Его уход - на сегодняшний день самая большая моя жизненная потеря. То, что его так рано забрали в другой мир, - ошибка небес. Вы знаете, он никак не верил, что его так скоро заберут туда... Андрей Арсеньевич говорил: "Не может быть, они что-то перепутали... Я нужен еще здесь..." Он как-то не подходил на роль мертвеца. Когда-то мы гуляли с ним по Ленинграду, смотрели на всю эту красоту, ходили в Петропавловскую крепость. Я про себя подумал, что рядом любимый мною человек, великий человек... Это было счастье... Ночью были на Мойке, 12. У Пушкина. Я смотрел тогда на портрет Пушкина на смертном одре и сказал вслух, что, наверно, ему, Пушкину, уйти уже нужно было, потому что он все уже сделал... И Тарковский тогда вдруг произнес: "Снимите о нем фильм, вы сможете". Я был смущен...

- Хотя бы потому что это не моя идея. Мы с Андреем Арсеньевичем много говорили о профессии и самоощущении в ней. И мне часто становилось не по себе.

- Он учил меня, что нужно уметь признавать свои достоинства, знать - внутри самого себя - кто ты есть. "Я же знаю, кто я такой! И вы должны понимать свою исключительность", - говорил он. И мне становилось неловко. У меня и с героями Достоевского случалось такое. Они долго и внимательно смотрят на себя со стороны. Это не мой ракурс.

- Ваши картины лежали на полках годами. Все. Вплоть до перестройки.

- Да, к сожалению. Я снял больше пятидесяти фильмов, и мне не стыдно ни за один из них. Я горжусь этим. Режиссер обязан искать выход из любых ситуаций и не имеет права забывать о социальной ответственности за свой труд. Я не уступал цензуре, не хитрил с ней - я просто не желал иметь с ней ничего общего. И учил себя говорить с ней на ее языке, спасая созданный фильм, уводя цензурное око от созданного произведения в сторону нового безымянного профессионального клише.

- Вы соглашаетесь работать при самом минимальном бюджете, принимая самые трудные условия.

- Да. Мы снимаем по фильму в год. Я не могу не снимать, огромное количество замыслов... Слава Богу, моя группа соглашается со мной работать даже при мизерном бюджете.

- В вас абсолютно нет озлобленности на режим, издевавшийся над Тарковским, третировавший вас. Те, кому довелось испить ту же чашу, как правило - и справедливо - не простили.

- А у меня нет никаких счетов к советской власти. Она стремилась заставить меня делать то, что ей было нужно, я делал, что я хотел. Только то, что я хотел. Так что у нас счет ноль-ноль.

- Но в вашу пользу. Потому, что советской власти, слава Богу, нет, а вы, слава Богу, есть и снимаете фильмы.

- Есть ли я, будет понятно позже, потом, годы спустя. Многие годы. И Бог нам всем в помощь.

Сокуров Александр Николаевич, родился в 1951 году в деревне Подорвиха Иркутской области в семье военного, участника ВОВ. После окончания средней школы в 1968 году поступил на исторический факультет Горьковского университета. Во время учебы в университете начал работать в штате Редакции художественного вещания Горьковского телевидения помощником режиссера, затем ассистентом режиссера. В 19 лет выпустил первые телепрограммы как режиссер. В 1975 году поступил на постановочный факультет ВГИКа. По рекомендации А. Тарковского в 1980 году Сокуров был зачислен в штат киностудии "Ленфильм". В 1998-1999 гг. вел на ТВ в Петербурге цикл передач "Остров Сокурова".

Обладатель премии ФИПРЕССИ, премии имени Тарковского, лауреат Государственной премии России (1997) и премии Ватикана - "Третье тысячелетие" (1998). В 1995 году по решению Европейской киноакадемии Александр Сокуров включен в число ста лучших режиссеров мирового кино. Сокуров снял более 50 документальных и художественных фильмов, среди которых ставшие всемирно известными "Одинокий голос человека", "Дольче", "Молох", "Петербургская элегия", "Телец", "Скорбное бесчувствие", "Русский Ковчег".

"И в предыдущем фильме о Гитлере, и в картине о Ленине он не дистанцируется целиком и полностью от своих персонажей. Их драма для него - воплощение универсальной исторической драмы, их вина - выражение коллективной вины человечества, дерзнувшего покорить мир, их мука - частное проявление общей трагедии падшего человека. Именно к нему Сокуров призывает нас проникнуться горестным и печальным сочувствием". "Русский журнал", 06.04.01

"Для режиссера, нагло аполитичного, утверждающего, что его последняя картина ("Телец"), несмотря на ее тему, не является политическим кино, Сокуров очень тонко понимает характер российской власти и природу лиц, ею располагающих. Кто бы мог подумать, что этот не от мира сего человек провел много часов в беседах с уральским энтузиастом Борисом Ельциным? При этом нельзя сказать, что бывший президент приводит режиссера в восторг". "Дейли телеграф", 10.05.01

"Сокуровский фильм ("Русский ковчег") безусловно восторгает своей грандиозностью: даже непонятно, как удалось организовать и вымуштровать гигантскую массовку, спланировать сложнейшее движение камеры. Но слегка отторгает своей театральностью. Все рецензии в ведущих профессиональных изданиях, при всей разнице их позиций, пока позитивные". "Известия", 23.05.02